Только кровью

Сцена разделена на два яруса. В нижнем ярусе происходит действие,  в верхнем, по всей ширине сцены, – экран. На него проецируется изображение с видеокамеры, на которую артисты по очереди снимают происходящее. Причём начинается съёмка-игра с залом ещё до начала спектакля.

Между рядами проходит артист, снимающий зрителей, которые видят себя на экране сцены.

А внизу мы видим натуральные кирпичные стены сценической коробки. По стенам – батареи парового отопления, нет кулис, обычно скрывающих изнанку театра. На сцене в полутьме едва угадываются двери, телега, театральные станки, макеты каких-то домиков… А на экране в верхнем ярусе всё оживает: мы понимаем, что одна дверь ведёт в курень, другая – в сарай… Из дверей льётся свет, выходят артисты, и начинается действие. Транслируются и крупные планы куреней, которые не рассмотришь на небольшом макете.

Каждый из восьми актёров занят в двух-трёх ролях. Все или в казачьих костюмах, или в светлых, вневременных (художник по костюмам Любовь Андреева). Единственное исключение – это современный костюм артиста Дмитрия Торощина, который и начинает видеосъёмку перед спектаклем – «я, как вы, я вообще не артист». Тем трагичнее воспринимается появление его всё в том же костюме и в роли Жеребёнка, и в роли Стёпки, младшего брата из «Червоточины». Кто он? Рассказчик? Свидетель происходящего? Человек из будущего?

Актёры играют чуть по-киношному, без ложного пафоса – как в жизни. На экране мы видим укрупнённо их лица и угадываем эмоции в мельчайших подробностях. И в то же время охватываем всю картину происходящего на сцене.

Спектакль выстроен режиссёром таким образом, что два жёстких, трагических рассказа делятся на три части и органично перемешиваются.

Порой не понимаешь, где кончается один и начинается другой. И как аккорд, временно снимающий напряжение, целиком, без дробления на части, вводится забавный рассказ «Про Колчака, крапиву и прочее». И уже после него – развязка двух других рассказов.

Когда Стёпка-Торощин погибает в «Червоточине», его кладут на телегу и накрывают куском холста, из-под которого выпадает кукла жеребёнка. Жеребёнок-то остаётся живым! Эту куклу мы видели и в начале спектакля, её любовно сплела мать Жеребёнка – Трофимова кобыла (заслуженная артистка России Елизавета Добринская).

В спектакле льётся кровь, брат идёт на брата, отец на сына… Театральные технологии так ушли вперёд, что эта сценическая кровь легко отстирывается от артистических одежд. Но не всякая кровь – театральная…

Вспоминаются строки Максима Горького из его письма жене: «…история перекрашивается в иные цвета только кровью».