«…Будет буря: мы поспорим и помужествуем с ней!»

Пятилетнюю Элю из благополучной московской семьи ожидает суровое испытание. Папу арестовывают, а ее с мамой признают членами  семьи  «врага народа» и отправляют в лагерь в Киргизию. «Белый, сахарный ребенок» называют киргизы девчушку, не приспособленную к жизни в ссылке.

Подростковая книга о советской истории, «Сахарный ребенок», однако, не заигрывает ни с подростками, ни с современными «антисоветчиками». В центре повествования жизнь. Непростая и невероятная.

…Отправной точкой спектакля Ивана Миневцева стала Лаборатория режиссуры для подростков  «Мне (не) больно» - в 2022 году ее провели в Сургуте при содействии Союза театральных деятелей РФ. Тогда в Сургут приехали талантливые молодые режиссеры из разных городов России, и каждый за считанные дни создал эскиз спектакля. Зрители проголосовали за то, чтобы эскиз Ивана Миневцева стал полновесным спектаклем. Проект постановки «Сахарного ребенка», разработанный Сургутским театром совместно с АНО «Теорикон», победил в грантовом конкурсе Президентского фонда культурных инициатив в 2023 году. Так для режиссерского наброска открылся путь в репертуарный театр.

 «Хороший человек развязывает все узлы сам. Самое простое – разрезать, а нужно уметь развязать». Таких мыслей, несложных и вневременных, в книге Ольги Громовой «Сахарный ребенок» еще много. Драматург Ирина Васьковская оставила их в инсценировке. Из объемного повествования, в котором сплелись документалистика и беллетристика, драматург высекла пронзительную историю, главное в которой – конфликт ребенка со страшными обстоятельствами, фокус выстроен на необходимости сживаться с новыми вызовами, но сохранить собственную личность.

Спектакль идет два часа. Всего десять первых минут посвящены беззаботному московскому детству героини – до момента, когда жизнь раскололась надвое. Но этих минут достаточно, чтобы зритель ощутил счастье, которым дышала девочка, прочувствовал почву, на которой формировался характер Эли, услышал постулаты,  которые питали принципиальность маленького человечка. И много минут спустя мы снова будем возвращаться к тому миру, который укрепил дух ребенка – поэзия, музыка, история. Носители этого знания – взрослые: арестованный отец, являющийся девочке как бы сном-призраком, и мама, которая, к великому счастью, всегда была рядом.

На первый взгляд, сюжет развивается безыскусно. Повествователь в лице юной Эли (Елизавета Слепцова), прямо обращаясь к залу, последовательно излагает эпизоды своей жизни. Иногда она выходит за рамку нарратора, включаясь в действие, в события, которые описывает. Актрисе важно соблюдать дистанцию, разделяющую рассказчика и действующее лицо. Это не всегда просто, и в отстраненный тон рассказчицы иногда проникает излишняя мелодраматичность.

В целом актриса–травести безусловно убедительна, зритель видит метаморфозы ее характера, наблюдает ее путь от малышки, которая с трудом развязывает упаковку с игрушечным конем – к девочке, которая сама скачет на лошади. Путь от балованного ребенка к ребенку-герою…

Мы знакомимся с Элей в уморительной сцене, от которой веет классическим «Ну еще ложечку! За маму! За папу!». Вдоль сцены от кулисы к кулисе за Элей бегают домочадцы с тарелкой, ложкой, кружкой, причем с каждой пробежкой к свите присоединяется еще одна мамка-нянька. Так открывается первый акт. Закончится он сценой тоже с участием взрослых, но в совсем другом настроении – в лагере. Жутковатый пляс зэчек (хореограф Алена Дудникова), к которому присоединится и Эля – своего рода пародия на танец с лентами, только вместо лент развеваются бинты, которыми женщины заматывали руки, израненные на погрузке кирпича. Неумелый и словно машинный танец нелепых бесформенных существ перерастает в слишком отчаянное веселье. И не знаешь, чего в этом отчаянии больше - надежды или обреченности.

Недетским стоицизмом веет от монологов Эли в сцене с начальником лагеря Арсентьевым (Виталий Шемяков), где она отстаивает маму, а также в эпизоде с письмом папе, где Эля убеждает отца, что у нее с мамой все хорошо. Своеобразная инициация на этом пути взросления – сцена, где охранник порет девочку. Возможно, здесь рассказчица, охваченная отчаянием, могла бы отказаться от крещендо, эпизод избиения и без того надламывает.

История о ребенке, однако, не могла быть убедительно исполнена только в интонациях ужаса  и мелодрамы. Даже в жутких обстоятельствах улыбаешься детскому миру с его наивным новоязом («Я и так всё время боюсь, что у мамы кровь заразится и будет ган… гар… гаргена!»), с играми. Самые смешливые персонажи – юные киргизы Алтынбек (Данил Миленин) и Сапкос (Сергей Дороженко), этакие Бим и Бом – в игре с мячом учат Элю языку, задают тон школьным проказам. Невозможно не улыбаться, слушая объяснения Эли, чем плохо играть «в Щорса». Причина:  отряд, видите ли, был ненадежный, командира даже перебинтовать не могли нормально, ведь, как поется в песне: «След кровавый стелется по сырой траве!». С простодушным возмущением Эля по-детски, жестами показывает, как стелется этот след…  Но здесь мир детской игры снова разбивается о реальность, и вот уже мама Эли (Юлия Гиззатулина) с испугом поясняет девочке, почему подобные комментарии к агиографии Щорса недопустимы.

Игра актрисы Гиззатуллиной обращает на себя особое внимание. Ее героиня несет с собой одухотворение. И в Москве, и в ссылке она декламирует, поет, пересказывает исторические сюжеты. Это от мамы Эли мы слышим строки, которые сопровождают потом действие: колыбельную на немецком «Мрачное воскресенье» (но если знать перевод, то точно не уснешь), романс на стихи Языкова «Нелюдимо наше море...» - особо многозначительный своей метафоричностью: «Облака бегут над морем, крепнет ветер, зыбь черней, будет буря: мы поспорим и помужествуем с ней».

В характере своего персонажа актриса сумела объединить нежность и кажущуюся  сдержанность, романтичность и  рассудочность. Мама Эли драпирует реальность, утверждая, что все невзаправду: «Это будет наше приключение». Киноманы здесь вспоминают сюжет фильма «Жизнь прекрасна» Роберто Бениньи, где в концлагере  отец-еврей также убеждает сына, что происходящее вокруг – просто игра. Мама живописует дочери природу Киргизии, убеждает, что если уж Семенов-Тян-Шанский справился с трудностями жизни в степи, то и им под силу. Актриса находит точную интонацию для выражения главного стремления героини – сохранить ребенку жизнь и мир детства. В нотках ее голоса – спокойствие, непреклонность. А как иначе являть собой пример стойкости для ребенка? Рисунок роли актрисой чертится безэмоционально, четко. В сцене главного объяснения с Элей мать переходит на страшный, громкий шепот. Так девочка узнает, что происходит на самом деле. Пелены игры больше нет. Реальность встает перед Элей в полный рост.

Минималистичное художественное решение спектакля (художник Катя Никитина) – не для избалованных визионерским экшеном.  Планшет сцены почти всегда пустует: в московском эпизоде там стоит фортепиано, а в лагерной части спектакля – чемодан (в нужный момент он являет собой яму, которую выкопали для ночевки). В лагерной степи, наверное, так оно и было – пустота вокруг и в душе.

Плоские декорации установлены вдоль задника сцены. Москва явлена силуэтом кремлевской стены. А Киргизия – холмами словно с картин хантыйского художника- примитивиста Константина Панкова. Там, по заднику, проплывают пленяющие Элю жеребенок, собака, вырастает цветок феи Морганы – тоже плоские, напоминающие иллюстрации к детской книжке. Многих персонажей заменяют фанерные фигуры (киргизы, ссыльные), размещенные в разных концах сцены. Они словно вырезаны из детского этнографического атласа или из старой фотографии. Мир Киргизии предстает поистине плоским, пустынным.

Чернотой врезаются в фантастический киргизский пейзаж силуэт лагерной вышки и колючая проволока. По контрасту с декорациями колючка выполнена в объеме. Огромными узлами она намотана на опустившиеся штанкеты.

С помощью сценографии решен эпизод, где ученикам школы приказывают зачернить в учебнике истории портрет маршала Блюхера. Ранее этот портрет – пестрое, даже веселенькое сборное панно в стиле наива - появляется на заднике. У Эли, как и в других ситуациях, назревает вопрос, почему зачернить? И принципиальный отказ, ведь о Блюхере она знала только героическое, а закрашивание черным в детском сознании сродни убийству. В результате девочку исключат из пионеров. А тем временем другие ученики без лишних вопросов разберут портрет-панно, открепляя уши, нос, глаза – видя в портрете только портрет, а в Блюхере – только незнакомую персоналию из учебника. Эля снова предстает перед нами действительно необычной девочкой с обостренным чувством справедливости, с нравственной оптикой духовного человека.

Не отличаются разнообразием костюмы, исторически достоверные. В Киргизии героини остаются в своих московских нарядах. Только белоснежное платье-солнце на девочке дополняют со взрослого плеча пиджак и кирзачи, а мамин цветастый, по фигуре, наряд скрывает телогрейка.

Сценографический минимализм преображается световым оформлением (художник по свету Денис Солнцев). Киргизия покоряет рериховским созвучием холодных и теплых оттенков. Исповедальные сцены и те, которые хочется утрамбовать в дальние углы памяти, играются в темноте с точечным освещением актеров. А при появлении вечно молодого папы (Виталий Ковалев) темнота зернится словно бы звездными бликами: ведь так и напутствовал Элю отец, уезжая на Колыму – наблюдать Большую Медведицу вместе с ним, каждый – из своего окна...

Пространство спектакля содержательно уплотняется звучанием  струнных (композитор Константин Хазанович) – композиции в духе классики  деликатно разбавляются элементами восточной орнаменталистики, перерастая в условную «киргизскую» тему.

...В эпилоге мы видим еще одну рассказчицу Элю (Юлия Дороженко) – взрослую, поседевшую женщину с прямой осанкой, четкой речью. Сухо, почти скороговоркой, она рассказывает, как сложилась ее судьба после возвращения из ссылки. Она прошла жизнь, не изменив себе, сохранив себя как личность. «Хороший человек все делает сам, ничего не боится, умеет терпеть», - говорил папа.  «Там, за далью непогоды, есть блаженная страна... Но туда выносят волны только сильного душой!» - читала мама. Семья, искусство, история помогли Эле в борьбе. И если для взрослого (не для всякого, впрочем) это очевидно, то для подростковой аудитории, которой и адресован спектакль «Сахарный ребенок» это становится важным открытием.

Для Сургутской драмы этот спектакль – ни на что не похожий, говорят в театре. В репертуаре много разножанровых спектаклей. Но такого обращения к болезненному прошлому страны, честного и понятного разговора об истории империи и судьбе человека, о силе искусства и крепости человеческого духа – такого еще не было. История о человеческом достоинстве и преодолении, история девочки-героя здесь собирает аншлаги.  Как стало известно в апреле, спектакль отобран в конкурсную программу Большого детского фестиваля.